Неточные совпадения
«Один из студентов, возвращенных из Сибири, устроил здесь какие-то идиотские радения с гимназистками: гасил
в комнате огонь, заставлял капать воду из умывальника
в медный таз и под равномерное падение капель
в темноте читал девицам эротические и мистические стишки. Этим он доводил девчонок до истерики, а недавно оказалось, что одна из них, четырнадцати лет, беременна».
— Собирались
в доме ювелира Марковича, у его сына, Льва, — сам Маркович — за границей. Гасили огонь и
в темноте читали… бесстыдные стихи, при огне их нельзя было бы
читать. Сидели парами на широкой тахте и на кушетке, целовались. Потом, когда зажигалась лампа, — оказывалось, что некоторые девицы почти раздеты. Не все — мальчики, Марковичу — лет двадцать, Пермякову — тоже так…
Так было до воскресенья. А
в воскресенье Райский поехал домой, нашел
в шкафе «Освобожденный Иерусалим»
в переводе Москотильникова, и забыл об угрозе, и не тронулся с дивана, наскоро пообедал, опять лег
читать до
темноты. А
в понедельник утром унес книгу
в училище и тайком, торопливо и с жадностью, дочитывал и, дочитавши, недели две рассказывал читанное то тому, то другому.
— Д-да? — промямлил Версилов, мельком взглянув наконец на меня. — Возьмите же эту бумажку, она ведь к делу необходима, — протянул он крошечный кусочек Васину. Тот взял и, видя, что я смотрю с любопытством, подал мне
прочесть. Это была записка, две неровные строчки, нацарапанные карандашом и, может быть,
в темноте...
Заговора, разумеется, никакого не было; но чины тайной и явной полиции старательно принялись за разыскивание всех нитей несуществовавшего заговора и добросовестно заслуживали свое жалованье и содержание: вставая рано утром,
в темноте, делали обыск за обыском, переписывали бумаги, книги,
читали дневники, частные письма, делали из них на прекрасной бумаге прекрасным почерком экстракты и много раз допрашивали Турчанинову и делали ей очные ставки, желая выведать у нее имена ее сообщников.
Аннушка
прочитала свои молитвы, и обе девушки стали раздеваться. Потом Роза завернула газовый рожок, и свет погас. Через некоторое время
в темноте обозначилось окно, а за окном высоко над продолжающим гудеть огромным городом стояла небольшая, бледная луна.
Следователь плюнул и вышел из бани. За ним, повесив голову, вышел Дюковский. Оба молча сели
в шарабан и поехали. Никогда
в другое время дорога не казалась им такою скучной и длинной, как
в этот раз. Оба молчали. Чубиков всю дорогу дрожал от злости, Дюковский прятал свое лицо
в воротник, точно боялся, чтобы
темнота и моросивший дождь не
прочли стыда на его лице.
Толстого Пушкина я
читаю в шкафу, носом
в книгу и
в полку, почти
в темноте и почти вплоть и немножко даже удушенная его весом, приходящимся прямо
в горло, и почти ослепленная близостью мелких букв. Пушкина
читаю прямо
в грудь и прямо
в мозг.
Заглянул… Эх, ты, господи! Все пропустил! Катя уже лежала
в постели, покрывшись одеялом, и
читала. На ночном столике горела свеча. Я видел смуглые, нагие до плеч руки, видел, как рубашка на груди выпукло поднималась. Горячо стучало
в висках, дыхание стало прерывистым… Не знаю, сколько времени прошло. Катя приподнялась, потянулась к свече, я на миг увидел над кружевным вырезом рубашки две белые выпуклости с тенью между ними, — и
темнота все захлопнула.
И она сама рассказала мне, как она ходит
в темноте между камнями и говорит с Авелем или
читает одна «Отче наш». Теперь уже она вовсе не боится смерти и всегда чувствует одну радость.